Геннадий Михасенко - Милый Эп[Книжное изд.]
— Ты спятил! — сказал я.
— Забыл уже?.. А кто мне сегодня на перемене сказал, что наш класс это куча сектантов, которые неизвестно чем дышат? — напомнил Забор угрожающе, мол, как же ты, комсомолец, посмел обвинить в сектантстве целый класс.
— Да это я так, — смутился я.
— Не так, мой милый Эп, а прав ты! — выпалил он. — Я прикинул — семь компаниек выходит; которые вне школы не общаются, а в школе — так себе. Чем не сектанты?.. Это я упустил, проборолся с вашими кулаками и двойками!
— Неужели семь? — удивился я.
— Даже восемь — Ваня Печкин, собственной персоной!.. А кто чем дышит — вообще туман.
— Да-а!.. И что теперь?
— Понятно что — гнать меня из комсоргов! За ротозейство и мелочность! — категорически заявил Забор, и я мысленно увидел, как блеснул его жуткий гипнотический взгляд. — Гнать с треском! И комсоргом ставить тебя!
— Меня? — ужаснулся я.
— Именно! Ты глубже всех видишь.
— Я сейчас трубку брошу!
— Я тебе брошу! Двушек больше нет!
— Да знаешь ли ты, что Забор — лучший комсорг на земном шаре? — закричал я, ощущая мороз по телу. — Ты же золото у нас, если без ложной скромности! И мы тебя не променяем ни на каких Эпов! Так что не бзыкай, как говорит Шулин!.. Ну, упустил кое-что! Откуда же все знать? Думаешь, я знал да помалкивал? Ни фига подобного! Просто душа вдруг вспыхнула — и увидел глубже. А так, откуда знать? Только ощупью. И не беда, что упустил — наверстаешь! Считай, что я тебя критикнул, и — наверстывай! В жизни еще не то бывает! У отца вон гостиница трещит, и не критикой пахнет, а гильотиной. Так он что, бзыкает, думаешь? Он работает, как вол. И все будет о'кэй! Так что, Василий, не хандри, — закончил я, понимая, что не сказал бы всего этого в лицо Забровскому, сконфузился бы, а тут, перед телефоном, расцицеронился.
— Мда, — вздохнул комсорг.
— Лето подскажет.
— Нет-нет, нельзя так разбредаться! Стадом уйдем, стадом придем. Надо что-то сделать! — опять оживился Васька. — Осталось полмесяца. Мало, но успеть надо, иначе нам грош цена!.. Вот я весь день и думал, и тебя искал, чтобы вместе поломать голову. Смысл такой: сплотиться и узнать друг друга — прямо твоя программа. Прекрасная программа, но время… Не мог ты пораньше вспыхнуть! Вот что, прикачу-ка я сейчас к вам, посидим мы вечерок и помаракуем. Одна голова хорошо, а две — сам знаешь. Может, и тетя Рймма с дядей Лешей помогут. Они у тебя, по-моему, самые, толковые из наших предков.
— Не знаю.
— Кстати, по физике сделал?
— Сделал.
— Сдую заодно. Что-то сегодня не охота уроками заниматься. Погулять бы! Пособирать шишки! Как ты нам сказал: каждому комсомольцу — по шишке? Ничего!.. Ну ладно, Эп, иду!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Явился Забровский в девятом часу, когда мы поджидали отца к позднему, как всегда, ужину. На ходу скинув туфли, Васька влетел ко мне и, опершись на журнальный столик, прошептал мне в лицо, как будто крича:
— Анкета!.. Понимаешь, Эп, ан-ке-та!.. Это же так просто: вопрос и ответ! — Васька выпрямился и, горя заглубленными глазами и резко жестикулируя, заметался по комнате, как чародей, хватая с невидимых полок невидимые зелья и на лету смешивая их, а я, словно филин, молча наблюдал за ним в предчувствии близкого чуда. — Весь день бился, и вот только что, возле церкви, вдруг осенило! Есть, видно, бог!.. Помнишь, в марте десятиклассники проводили анкету? А мы чем хуже? Сопляки что ли? Или нам теоретически запрещено заниматься такими вещами?
— Ну да! — фыркнул я. — Не хватало еще теоретических запретов! Вон Жолио-Кюри сказал, что чем дальше эксперимент от теории, тем он ближе к Нобелевской премии!
— Да? Тогда прекрасно! — воскликнул Забор, хохотнув. — А что, анкета, в принципе, возможна и в детсаду. Детки, будущее наше, как вам нравится манная каша?.. Точно, Эп, анкета! Вот, например, вопрос: «Любишь ли ты Моцарта?» И Ваня Печкин отвечает да, и пожалуйста — одна клеточка души ясна! А если Ваня Печкин не слыхивал о Моцарте, он ответит нет — и тоже ясно!
— Ваня Печкин наотвечает тебе! Так наотвечает, что с него хоть икону пиши!
— То есть наврет?
— Еще как! — заверил я. — Да и ты наврешь. Кому охота дураком выглядеть?
— Мда… Ну, я-то не навру, а запятая тут, пожалуй, есть, — согласился Забор. — А если анонимно?
— Тогда Ваня Печкин растворится, — сказал я, задумываясь. Что-то запульсировало в моем уме. — Слушай, Вась, а если так: пусть анкета будет анонимной и пусть нас как будто интересует не лично Ваня Печкин, а класс в делом?
— В целом?
— Да. Дух класса, понимаешь?
— Дух. Понимаю… Ну, конечно, дух! Правильно, Эп! Для начала — именно дух! А потом из этого общего духа мы выудим и душу Вани Печкина! Тьфу, тьфу, бедняга, попался на язык!.. А вопросов хоть двадцать ставь! Или сорок — сколько надо! Как на рентгене просветим! Ну, Эп, решено?
— Давай!
— Уф, гора с плеч! Дай разобью что-нибудь! — Васька азартно-весело потер ладони и прыгнул на диван. — Ну что, набросаем несколько вопросиков?
— Народ сам подскажет.
— Народ подскажет, если подсказать народу. А так будут киснуть. Я уж опытный! — убежденно заявил он. — Хоть с десяток, для затравки!.. На вот листочек, где у меня сектанты, пиши на обороте! — И он опять зашагал. — Ну, первый вопрос — само собой: не собираешься ли ты бросать школу?
Я вздрогнул.
— Почему само собой?
— Потому что восьмой класс — это форточка в жизнь. Еще не окно, но уже форточка, понимаешь? — пояснил комсорг. — И кое-кто спит и видит, как он выпархивает из этой форточки. Тот же Ваня Печкин. И нам это важно знать.
Поразительное совпадение мыслей у мамы и Забровского: свечной огарок и форточка, но возражать Ваське я не рискнул — этот проницательный черт меня живо раскусит, если уже не раскусил, и начнутся преждевременные осложнения.
— Написал?.. Дальше поехали.
Мы перевалили за десяток, когда пришел, наконец, папа, и над моей дверью гуднул зуммер — нас приглашали ужинать. Васька сказал, что сыт, но чайку попьет с радостью.
Людей поражала у нас кухня. В углах, левее и правее окна стояли вечные противники: электропечь и холодильник. Рядом с холодильником, торцом к стене, — наш трапезный столик, рассчитанный на троих, от силы — на четверых. От печи к раковине, плотно охватывая ее, простерся стол-шкаф, над ним — два яруса полок с посудой, под нижней — рейка, с крючками, на которых висело десятка три инструментов и приборов: от пароварки со складывающимися лепестками до консервных ключей. Все блестело и было белым: холодильник, печь, раковина, пластик, клеенка, инструменты и посуда — эмаль и никель. Чугунное и цветное всегда пряталось, и на виду оставалась лишь белизна. Отец оборудовал кухню под операционную, чтобы маме было в ней привычней. И правда, она любила «оперировать». Ей, в белом переднике и белой косынке, не хватало только маски. Заходишь на кухню и не знаешь, что здесь будут: кормить тебя или резать.
— Привет, комсорг! — сказал папа.
— Здрасте! — ответил Забор.
Я глянул на отца, ожидая дуэли с его взглядом: он меня спросит, что, мол, это за девочка, с которой ты раскатываешь в моей машине, а я хитро улыбнусь и спрошу, как, мол, идут твои дела с прокурором, — но на папином лице была только усталость, прямо стекавшая, казалось, с бороды.
Потеснившись, мы расселись, и папа спросил:
— Как там наш Эп?
— Мог бы лучше, — ответил Забор, быстро освоившись. — Все мы могли бы лучше!.. Дядя Леша, тетя Римма, а хотите знать всю правду о своем сыне?
— Еще бы! — сказал отец.
— А обо мне?
— И о тебе.
— А об Августе Шулине? О Мишке Зефе?.. Хотите знать правду о пятнадцатилетних вообще?
Родители переглянулись, и мама ответила:
— Конечно, хотим!
— Мы гоже! — заявил Васька. — И вот-вот узнаем! Мы тут с Аскольдом кое-что завариваем. — Он вынул листочек, пояснил суть затеи и прочитал некоторые вопросы.
— Толково, — одобрил отец.
— Мы еще всем классом покорпим! Шире возьмем и глубже, чтобы вдоль, поперек, по диагонали и сквозь! — разошелся Забор. — А вы не подкините нам чего-нибудь? Вам с колокольни взрослых и бородатых видней.
— Видней масштаб, Вася, а детали уже слились, — с легким сожалением протянул папа и вздохнул. — Слились детальки-то! А вы — жрецы деталей!
— Жрите-ка, жрецы! — сказала мама.
— Тетя Римма, мне только чаю.
— А мне всего! — потребовал я, не евши целый день, и жадно набросился на кашу.
— Курево с питьем отметьте, — сказал папа.
— Уже отметили.
— А половые вопросы? — спросила мама.
— В каком смысле? — не понял Забор.
— Тут много смыслов. Например: есть ли друг или подруга? Какой пол выше: мужской или женский?
— А надо ли? — нахмурился папа.
— Пятнадцать лет! Через три года — женихи и невесты, если уж правду до конца! А от этих вопросов зависит будущая семейная жизнь! — жестко проговорила мама.
